Неточные совпадения
Скоро, однако ж, и
в надзвездном
мире сделалось душно; тогда он удалился
в уединенную комнату и, усевшись среди зелени померанцев и миртов, впал
в забытье.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они
в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего
в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали
в коляске к Тверскому бульвару
в своих атласных шубках — Долли
в длинной, Натали
в полудлинной, а Кити
в совершенно короткой, так что статные ножки ее
в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им,
в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что
делалось в их таинственном
мире, он не понимал, но знал, что всё, что там
делалось, было прекрасно, и был влюблен именно
в эту таинственность совершавшегося.
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над
миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она
делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Мне казалось, что важнее тех дел, которые
делались в кабинете, ничего
в мире быть не могло;
в этой мысли подтверждало меня еще то, что к дверям кабинета все подходили обыкновенно перешептываясь и на цыпочках; оттуда же был слышен громкий голос папа и запах сигары, который всегда, не знаю почему, меня очень привлекал.
Раскольников стал было вставать. Ему
сделалось и тяжело, и душно, и как-то неловко, что он пришел сюда.
В Свидригайлове он убедился как
в самом пустейшем и ничтожнейшем злодее
в мире.
Знал генеалогию, состояние дел и имений и скандалезную хронику каждого большого дома столицы; знал всякую минуту, что
делается в администрации, о переменах, повышениях, наградах, — знал и сплетни городские: словом, знал хорошо свой
мир.
У губернатора встречал несколько советников, какого-нибудь крупного помещика, посланного из Петербурга адъютанта; разговоры шли о том, что
делается в петербургском
мире, или о деревенском хозяйстве, об откупах. Но все это мало развлекало его.
Тесен был
мир,
в котором и прежде вращалась жизнь Веры, а теперь
сделался еще теснее.
Рассуждает она о людях, ей знакомых, очень метко, рассуждает правильно о том, что
делалось вчера, что будет
делаться завтра, никогда не ошибается; горизонт ее кончается — с одной стороны полями, с другой Волгой и ее горами, с третьей городом, а с четвертой — дорогой
в мир, до которого ей дела нет.
Самое замечательное на этой фабрике то, что веревки на ней
делаются не из того, из чего делают их
в целом
мире, не из пеньки, а из волокон дерева, похожего несколько на банановое.
Ситуация человека
в мире делается абсурдной, бессмысленной.
Утром после бури еще моросил мелкий дождь.
В полдень ветер разорвал туманную завесу, выглянуло солнце, и вдруг все ожило: земной
мир сделался прекрасен. Камни, деревья, трава, дорога приняли праздничный вид;
в кустах запели птицы;
в воздухе появились насекомые, и даже шум воды, сбегающей пенистыми каскадами с гор, стал ликующим и веселым.
И заметьте, что это отрешение от
мира сего вовсе не ограничивалось университетским курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими были, до нынешнего дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи на свою кафедру, Грановский. Боткин не
сделался в самом деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
«Разве она и теперь не самая свободная страна
в мире, разве ее язык — не лучший язык, ее литература — не лучшая литература, разве ее силлабический стих не звучнее греческого гексаметра?» К тому же ее всемирный гений усвоивает себе и мысль, и творение всех времен и стран: «Шекспир и Кант, Гете и Гегель — разве не
сделались своими во Франции?» И еще больше: Прудон забыл, что она их исправила и одела, как помещики одевают мужиков, когда их берут во двор.
А между тем слова старика открывали перед молодым существом иной
мир, иначе симпатичный, нежели тот,
в котором сама религия
делалась чем-то кухонным, сводилась на соблюдение постов да на хождение ночью
в церковь, где изуверство, развитое страхом, шло рядом с обманом, где все было ограничено, поддельно, условно и жало душу своей узкостью.
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом
в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько
в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых парней с котомкой за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов
в котомке, благословляемых на путь слезами матери и сестер… и пошли
в мир, оставленные на одни свои силы, и
сделались известными мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами.
Рассказы о возмущении, о суде, ужас
в Москве сильно поразили меня; мне открывался новый
мир, который становился больше и больше средоточием всего нравственного существования моего; не знаю, как это
сделалось, но, мало понимая или очень смутно,
в чем дело, я чувствовал, что я не с той стороны, с которой картечь и победы, тюрьмы и цепи. Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души.
Таким-то образом, как только черт спрятал
в карман свой месяц, вдруг по всему
миру сделалось так темно, что не всякий бы нашел дорогу к шинку, не только к дьяку.
Когда же наступает момент пассивности
в отношении притяжения пустоты этого низшего
мира, когда по слабости
мир кажется пустым, плоским, лишенным измерения глубины, то скука
делается диавольским состоянием, предвосхищением адского небытия.
Мой брат иногда впадал
в трансы, начинал говорить рифмованно, нередко на непонятном языке,
делался медиумом, через которого происходило сообщение с
миром индусских махатм.
Согласно современному сознанию человек не имеет глубоких корней
в бытии; он не божественного происхождения, он — дитя праха; но именно потому должен
сделаться богом, его ждет земное могущество, царство
в мире.
Отрывая вдруг человека от окружающей его среды, все равно, любезной ему или даже неприятной, от постоянно развлекающей его множеством предметов, постоянно текущей разнообразной действительности, она сосредоточивает его мысли и чувства
в тесный
мир дорожного экипажа, устремляет его внимание сначала на самого себя, потом на воспоминание прошедшего и, наконец, на мечты и надежды —
в будущем; и все это
делается с ясностью и спокойствием, без всякой суеты и торопливости.
Из ее слов Павел услышал: «Когда можно будет
сделаться, тогда и
сделается, а сказать теперь о том не могу!» Словом, видно было, что у Мари и у Фатеевой был целый
мир своих тайн,
в который они не хотели его пускать.
Оказывается, однако ж, что
в мире ничто не
делается спустя рукава и что если б я захотел даже,
в видах сокращения переписки, покончить самым безвыгодным для меня образом, то и тут мне предстояло бесчисленное множество всякого рода формальностей.
Как-то вдруг для меня
сделалось совсем ясно, что мне совсем не к лицу ни продавать, ни покупать, ни даже ликвидировать. Что мое место совсем не тут, не
в мире продаж, войн, трактатов и союзов, а где-то
в безвестном углу, из которого мне никто не препятствовал бы кричать вслед несущейся мимо меня жизни: возьми всё — и отстань!..
— Что им
делается! Цветут красотой — и шабаш. Я нынче со всеми
в миру живу, даже с Яшенькой поладил. Да и он за ум взялся: сколь прежде строптив был, столь нонче покорен. И так это родительскому сердцу приятно…
Две женщины превращались
в миртовые ветки,
делаясь символом общего
мира.
В первой сфере я — раб своего сердца, раб даже своей плоти, я увлекаюсь, я умиляюсь, я
делаюсь негодным человеком; во второй сфере — я совлекаю с себя ветхого человека, я отрешаюсь от видимого
мира и возвышаюсь до ясновиденья.
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «И как хорош, как светел божий
мир! — продолжает тот же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся
в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо
делается во всем организме, а со дна души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
В большей части случаев я успеваю
в этом. Я столько получаю ежедневно оскорблений, что состояние озлобления не могло не
сделаться нормальным моим состоянием. Кроме того, жалованье мое такое маленькое, что я не имею ни малейшей возможности расплыться
в материяльных наслаждениях. Находясь постоянно впроголодь, я с гордостью сознаю, что совесть моя свободна от всяких посторонних внушений, что она не подкуплена брюхом: как у этих «озорников», которые смотрят на
мир с высоты гастрономического величия.
В этом миниятюрном
мире, где все взаимные отношения определяются
в самое короткое время с изумительнейшею точностию, где всякая личность уясняется до малейшей подробности, где нахально выметается
в публику весь сор с заднего двора семейного пандемониума [21] — все интересы, все явления
делаются до того узенькими, до того пошлыми, что человеку, имеющему здоровое обоняние, может
сделаться тошно.
С окончанием войны пьяный угар прошел и наступило веселое похмелье конца пятидесятых годов.
В это время Париж уже перестал быть светочем
мира и
сделался сокровищницей женских обнаженностей и съестных приманок. Нечего было ждать оттуда, кроме модного покроя штанов, а следовательно, не об чем было и вопрошать. Приходилось искать пищи около себя… И вот тогда-то именно и было положено основание той"благородной тоске", о которой я столько раз упоминал
в предыдущих очерках.
Сломанный нравственно, больной физически, Калинович решился на новый брак единственно потому только, что ни на что более не надеялся и ничего уж более не ожидал от жизни, да и Настенька, более уж, кажется, любившая Калиновича по воспоминаниям, оставила театр и
сделалась действительною статскою советницею скорее из сознания какого-то долга, что она одна осталась
в мире для этого человека и обязана хоть сколько-нибудь поддержать и усладить жизнь этой разбитой, но все-таки любезной для нее силы, и таким образом один только капитан стал вполне наслаждаться жизнию, заправляя по всему дому хозяйством и постоянно называя племянника и племянницу: «ваше превосходительство».
У меня своих четверо ребят, и если б не зарабатывал копейки, где только можно, я бы давным-давно был банкрот; а перед подобной логикой спасует всякая мораль, и как вы хотите, так меня и понимайте, но это дело иначе ни для вас, ни для кого
в мире не
сделается! — заключил князь и, утомленный, опустился на задок кресла.
Я так был уверен, что очень скоро, вследствие какого-нибудь необыкновенного случая, вдруг
сделаюсь самым богатым и самым знатным человеком
в мире, что беспрестанно находился
в тревожном ожидании чего-то волшебно счастливого.
Вне учения занятия мои состояли:
в уединенных бессвязных мечтах и размышлениях,
в деланиях гимнастики, с тем чтобы
сделаться первым силачом
в мире,
в шлянии без всякой определенной цели и мысли по всем комнатам и особенно коридору девичьей и
в разглядывании себя
в зеркало, от которого, впрочем, я всегда отходил с тяжелым чувством уныния и даже отвращения.
— Это все то, да не то! — начал он, поднимая свою голову. — Мне прежде всего следует
сделаться аскетом, человеком не от
мира сего, и разобраться
в своем душевном сундуке, чтобы устроить там хоть мало-мальский порядок.
— Гроб, предстоящий взорам нашим, братья, изображает тление и смерть, печальные предметы, напоминающие нам гибельные следы падения человека, предназначенного
в первобытном состоянии своем к наслаждению непрестанным бытием и сохранившим даже доселе сие желание; но, на горе нам, истинная жизнь, вдунутая
в мир, поглощена смертию, и ныне влачимая нами жизнь представляет борение и дисгармонию, следовательно, состояние насильственное и несогласное с великим предопределением человека, а потому смерть и тление
сделались непременным законом, которому все мы, а равно и натура вся, должны подвергнуться, дабы могли мы быть возвращены
в первоначальное свое благородство и достоинство.
В таком же положении находится средний человек нашего христианского
мира. Он чувствует, что всё то, что
делается им самим и вокруг него, есть что-то нелепое, безобразное, невозможное и противное его сознанию, чувствует, что положение это становится всё мучительнее и мучительнее и дошло уже до последней степени напряжения.
Свобода человека не
в том, что он может независимо от хода жизни и уже существующих и влияющих на него причин совершать произвольные поступки, а
в том, что он может, признавая открывшуюся ему истину и исповедуя ее,
сделаться свободным и радостным делателем вечного и бесконечного дела, совершаемого богом или жизнью
мира, и может, не признавая эту истину,
сделаться рабом ее и быть насильно и мучительно влекомым туда, куда он не хочет идти.
И если не может один человек купить у другого продаваемого ему из-за известной условной черты, названной границей, дешевого товара, не заплатив за это таможенной пошлины людям, не имевшим никакого участия
в производстве товара, и если не могут люди не отдавать последней коровы на подати, раздаваемые правительством своим чиновникам и употребляемые на содержание солдат, которые будут убивать этих самых плательщиков, то, казалось бы, очевидно, что и это
сделалось никак не вследствие каких-либо отвлеченных прав, а вследствие того самого, что совершилось
в Орле и что может совершиться теперь
в Тульской губернии и периодически
в том или другом виде совершается во всем
мире, где есть государственное устройство и есть богатые и бедные.
Человеку необходимы внешние раздражения; ему нужна газета, которая бы всякий день приводила его
в соприкосновение со всем
миром, ему нужен журнал, который бы передавал каждое движение современной мысли, ему нужна беседа, нужен театр, — разумеется, от всего этого можно отвыкнуть, покажется, будто все это и не нужно, потом
сделается в самом деле совершенно не нужно, то есть
в то время, как сам этот человек уже
сделался совершенно не нужен.
Мне опять
сделалось жаль Любочку,
в которой мучительно умирал целый
мир и все будущее.
—
Мир идей! — повторила она и отбросила салфетку
в сторону, и лицо ее приняло негодующее, брезгливое выражение. — Все эти ваши прекрасные идеи, я вижу, сводятся к одному неизбежному, необходимому шагу: я должна
сделаться вашею любовницей. Вот что нужно. Носиться с идеями и не быть любовницей честнейшего, идейнейшего человека — значит не понимать идей. Надо начинать с этого… то есть с любовницы, а остальное само приложится.
— И последнее время, — не унимался, однако, Миклаков, — княгиня, как известно вам,
сделалась очень любезна с бароном Мингером, и это, изволите видеть, оскорбляет самолюбие князя, и он даже полагает, что за подобные поступки княгини ему будто бы целый
мир плюет
в лицо.
Подите дальше, припомните всевозможные приемы, церемонии и приседания, которыми кишит
мир, и вы убедитесь, что причина, вследствие которой они так упорно поддерживаются, не
делаясь постылыми для самих участвующих
в них, заключается именно
в том, что
в основе их непременно лежит хоть подобие какого-то представления о праве и долге.
Корренти встал и довольно нагло потребовал принять Италию
в число первостепенных государств."С тех пор, — говорил он, — как Рим
сделался нашей столицей, непростительно даже сомневаться, что Италия призвана быть решительницей судеб
мира". Но Прокоп сразу осадил дерзкого пришельца.
Что зло повсюду распространяет свои корни — это ни для кого уже не тайна."Люди обыкновенно начинают с того, что с усмешкой отзываются о сотворении
мира, а кончают тем, что не признают начальства. Все это
делается публично, у всех на глазах, и притом с такою самоуверенностью, как будто устав о пресечении и предупреждении давно уже совершил течение свое. Что могут
в этом случае сделать простые знаки препинания?
— Дело не
в состоянии, — возразил доктор, — но вы забываете, что я служитель и жрец науки, что практикой своей я приношу пользу человечеству; неужели я мое знание и мою опытность должен зарыть
в землю и
сделаться тунеядцем?.. Такой ценой нельзя никаких благ
мира купить!
Возвращение домой произвело на меня угнетающее впечатление, потому что я страшно устал и думал, что просто умру дорогой от усталости. А Николай Матвеич, не торопясь, шагал своей развалистой походкой и, поглядывая на меня, улыбался своей загадочной улыбкой. Когда мы дошли до первых изб, я решил про себя, что больше ни за что
в мире не пойду рыбачить… От усталости мне просто хотелось сесть на землю и заплакать. А Николай Матвеич шагал себе как ни
в чем не бывало, и мне
делалось совестно.